Эф не хотел общих рассуждений. Он смотрел на коллегу. Друга. Сетракян понял, что ему их не переубедить. Пока.

– Отведите меня к останкам пилота, – сказал он. – Возможно, вы измените свою позицию.

Они спускались в подвал молча. Дверь в морг была открыта. Рядом стояли полицейские и администратор больницы.

Эф направился к ним:

– И что тут?..

Он увидел, что металлическая коробка погнута, замок взломан.

Администратор не открывала дверь. Кто-то ее взломал.

Гудвезер быстро заглянул внутрь.

Пустой стол. Останки Редферна исчезли.

Эф повернулся к администратору, но, к собственному изумлению, увидел, что та отошла на несколько шагов и уже что-то говорит полицейским.

Сетракян взял его за руку.

– Нам лучше уйти.

– Но я должен выяснить, где его останки.

– Их нет, – сказал Сетракян. – И нам их уже не найти. – Старик с удивительной силой потянул Эфа за собой. – Я думаю, они сделали свое дело.

– Какое дело? О чем вы?

– Главным образом, отвлекли. И эти останки не мертвее пассажиров с того самолета, чьи тела когда-то лежали в моргах.

Шипсхед-Бей, Бруклин

Только-только овдовевшая, Глори Мюллер искала в Интернете советы тем, чей муж умер, не оставив завещания, когда заметила новостное сообщение об исчезновении трупов пассажиров рейса 753. Она прошла по ссылке, прочитала заметку над названием «Никакой ясности нет». Федеральное бюро расследований через час назначило пресс-конференцию, чтобы объявить об увеличении вознаграждения за любую информацию, связанную с исчезновением из моргов трупов пассажиров, прибывших в Америку рейсом авиакомпании «Реджис эйрлайнс». Заметка пугала. Почему-то Глори вспомнила прошлую ночь: она проснулась от кошмара и услышала шорохи на чердаке.

Из того сна, что разбудил ее, она помнила только одно: Герман, ее муж, вернулся из мертвых. Произошла ошибка; этой странной трагедии с пассажирами и экипажем рейса 753 в действительности не было, и Герман прибыл к двери черного хода их дома в Шипсхед-Бее с улыбкой на лице – улыбкой типа «а ты думала, что избавилась от меня?» – в ожидании ужина.

На людях Глори играла роль скромной скорбящей вдовы и не собиралась отступать от нее во время расследования и судебного разбирательства. Она никому не расскажет, что полагает подарком судьбы трагические обстоятельства, забравшие жизнь мужа, с которым прожила тринадцать лет.

Тринадцать лет семейной жизни. Тринадцать лет оскорблений и побоев, в последнее время все чаще и чаще в присутствии их мальчиков, девяти и одиннадцати лет. Глори жила в постоянном страхе перед переменами настроения мужа и даже позволяла себе (только в мечтах, ни о какой реальности речь не шла) задаться вопросом: а не забрать ли ей мальчиков и не уехать ли, пока он навещает умирающую мать в Гейдельберге? Но куда она могла уехать? А главное, что бы он сделал с ней и с детьми, когда нашел бы их? И она знала, он найдет.

Но Бог проявил милосердие. Наконец-то услышал молитвы. Спас ее и мальчиков. Убрал черную тень, которая столько лет накрывала их дом.

Она поднялась на второй этаж, посмотрела на крышку чердачного люка, на болтающуюся веревку, опускающую крышку.

Еноты. Они вернулись. Герман поймал одного на чердаке, вынес обезумевшего от страха зверька во двор и при детях показательно казнил.

Но это уже в прошлом. Теперь бояться нечего. До прихода детей из школы оставался час, и Глори решила подняться наверх, все равно хотела просмотреть вещи Германа. Старые вещи собирали по четвергам, почему бы не подготовить все к этому дню?

Ей требовалось оружие, и прежде всего в голову пришла мысль о мачете Германа. Он купил его несколько лет назад и держал в запертом сарайчике, примыкавшем к дому. Когда Глори спросила его, зачем покупать мачете, вещь, уместную в джунглях, но не в Шипсхед-Бее, Герман просто фыркнул: «Не твоего ума дело».

И так всегда. Он давно уже не считал ее за человека. Глори отцепила ключ с крючка на обратной стороне двери кладовой, вышла из дому, сняла замок, открыла двери сарая. Она нашла мачете, завернутый в клеенку, под старым набором для крикета, подаренным им на свадьбу (теперь она использует его на растопку). Принесла сверток на кухню, положила на стол, замялась, прежде чем развернуть.

Она всегда связывала мачете со злом. Всегда представляла себе, что мачете сыграет злую роль в судьбе их семьи. Возможно, именно этим мачете Герман ее и убьет. Тем не менее она развернула его, но очень осторожно, словно спящего маленького демона. Герман никогда не позволял ей прикасаться к его вещам.

Глори увидела длинное, широкое, толстое лезвие, рукоятку в коричневой коже, чуть истертой рукой прежнего владельца. Она подняла, повертела, почувствовав вес этого необычного большого ножа. Увидела свое отражение в стеклянной дверце микроволновки, испугалась. Женщина с мачете посреди кухни.

Она чокнулась, и только из-за него, из-за Германа.

Глори пошла наверх с мачете в руке. Она встала под крышкой люка, взялась за веревку. Потянула. Крышка пошла вниз, на скрипучих пружинах повернулась на сорок пять градусов. Шум этот мог напугать любых зверьков. Глори замерла, прислушиваясь к звукам наверху, но там стояла тишина.

Она повернула выключатель, однако свет на чердаке не зажегся. Еще две попытки ни к чему не привели. После Рождества на чердак она не поднималась, так что лампочка могла перегореть. Но мансардное окно в крыше давало достаточно света.

Глори раздвинула закрепленную на крышке люка лестницу, начала подниматься. Три ступеньки, и ее голова оказалась выше уровня пола. Отделку чердака они еще не закончили, поэтому между брусьями лежали полотна теплоизоляции из розового стекловолокна. Листы фанеры позволяли подойти к четырем квадратам, где пол уже настелили. На них и складывали всякое старье.

На чердаке оказалось темнее, чем ожидала Глори, и она сразу поняла почему. Два тюка с ее одеждой, приваленные к низкому мансардному окну, эффективно блокировали свет. Эту одежду Глори носила еще до того, как вышла замуж за Германа, и тряпки тринадцать лет пролежали в пластиковых, застегнутых на молнию тюках. По листам фанеры Глори добралась до окна, откинула от него тюки и подумала, что хорошо бы просмотреть свою старую одежду, вспомнить себя молодой. Но потом увидела там, где заканчивалась фанерная дорожка, пустую полосу между двумя брусьями. Кто-то зачем-то снял изоляцию.

Она заметила вторую пустую полосу.

Еще одну.

Глори замерла, спиной что-то почувствовала. Она боялась обернуться, но вспомнила про зажатый в руке мачете.

У вертикальной стены чердака, вдали от мансардного окна, кучей лежали снятые полотна изоляции. Вокруг валялись клочки стекловолокна, словно какое-то животное строило себе гнездо.

Не енот. Размером побольше. Гораздо больше.

Куча лежала неподвижно, устроенная как укрытие. Неужели Герман что-то тут делал без ее ведома? И какой страшный секрет хранился под розовым стекловолокном?

Подняв мачете правой рукой, левой она потянула за конец полоски, вытаскивая ее из кучи.

Ничего ее глазам не открылось.

Она вытянула вторую полоску и тут увидела волосатую мужскую руку.

Глори узнала эту руку. Поняла, кому она принадлежит.

Она не могла поверить своим глазам.

По-прежнему с поднятым мачете, Глори потянула на себя полотно изоляции.

Его рубашка. С коротким рукавом, какие ему нравились. Герман носил их даже зимой, гордился своими мускулистыми волосатыми руками. А вот часы и обручальное кольцо исчезли. Она не могла этого осознать. Не могла с этим сжиться. Муж, от которого вроде бы избавилась. Тиран. Погромщик. Садист.

Она стояла над его спящим телом с мачете, занесенным, как дамоклов меч, и ударила бы, если б он шевельнулся.

Глори медленно опустила руку с мачете, и та повисла как плеть. И тут до Глори дошло: он – призрак, вернувшийся из мертвых, чтобы преследовать ее до самой смерти, от него никогда не избавиться.